Огонек, наверное, ничего приятнее не слышал в жизнь с самых детских лет, чем этот недовольный фырк Гадюки. Маленьких таракан-самоубийца радостно запрыгал у него в голове, вопя что-то из серии «она злится, да-да-да, я смог-смог-смог, она скоро будет очень-очень злой». Рыжий прекрасно видел, что ей не понравились его слова, но его небольшая проблемка была в том, что он так и не понял, на что надо давить, чтобы её разозлить. И вроде она не была самовлюбленный особой, но не любила, когда её не слушают. Могла простить оруженосцу обвинение в безделье, но невнимательность – ни за что. И вот кто её поймет? Что ему теперь отвечать? Ведь он понятия не имел, что нужно говорить для того, чтобы подлить ещё больше масла в этот разгорающийся пламень.

- Я спросила, сколько дичи ты сегодня поймал. А может, сегодня ты потерпел неудачу? – она буквально вдалбливала в него эти слова. А лисенок в панике пытался просчитать, как её можно раззадорить ещё сильнее. Снова сделать вид, что прослушал – бесполезно, она все поймет, тогда ловушка будет слишком явной. Так у него оставалось из вариантов либо сказать, что тоже ничего не поймал, и надеяться на то, что она возмутиться тем, что он смеет обвинять её в чем-то, хотя сам неудачно сходил на ловлю, либо можно было сказать, что его день был «удачливее», чем её. Хотя он, вообще-то, занимался боевыми навыками, и не охотился вовсе.

- Ну конечно же нет, - он высокомерно вздернул голову, зная, как бесятся окружающее от чужого превосходства и надеясь, что и Гадюке это не понравится, - я, в отличие от некоторых, - выразительный взгляд в сторону черной, - не покладая лап трудился, а не лежал на поляне, подставив спинку теплым лучикам солнышка, - ооо, будь на месте Гадюки Настурция, он бы уже распластался на земле с прижатой к шее когтистой лапой за такие нахальные речи.

«У-у-у, какие мы злые».

Эта была единственная мысль, которая промелькнула у пустоголового оруженосца, когда начинающаяся распаляться Гадюка оказалась так близко, что ему даже стало щекотно от прикосновения её усов. Она оказалась рядом с его носом так быстро, огненный даже невольно подивился реакцией, понимая вдруг, отчего у неё такое имя. Молниеносная и смертоносная. Неплохо-неплохо, но это ещё явно не потолок. А он хотел увидеть действительную ярость в этих янтарных глазах, а не эти жалкие искорки, которые даже в холодных глазах Настурции выглядели бы лучше.

- Как ты смеешь так со мной разговаривать? – прорычала Гадюка и, уже на октаву выше, продолжила. – Где твоё уважение?! Возможно, мне следует поговорить с Настурцией, чтобы она научила тебя элементарным вещам? – он смог скрыть свое недовольство и легкую опасливость – ученику не очень-то хотелось, чтобы вести о том, что он пытался раззадорить Гадюку, дошли до наставницы, - Или лучше попросить её самой заняться твоим обучением? Как тебе такой расклад?

Судя по всему, нахальная манера рыжего разговаривать бесила её до белого коленья. Он вообще последнее время стал замечать, что его осознание собственного превосходство до ужаса не нравится окружающим. С чего бы это?

«Хотя правильно. Понимают же, что я даже несмотря на нечистокровность лучше их. Вот и бесятся от бессилия».

И, покончив с этим недостойным его вопросом, вернулся к воительнице, решив выбить из неё настоящую ярость излишним высокомерием и наглостью. Ведь даже он понимал, что такое обращение совершенно недопустимо с воителями.

- Да вот ещё, - высокомерно фыркнул, не отодвигаясь от кошки ни на мышиный хвостик и нахально глядя ей прямо в очи, - Чему это ты можешь меня такому научить, если сама не можешь ничего поймать? Даже жалкой мышки? Это я должен тебя учить!

И в этот момент он вдруг понял, что, кажется, слегка перегнул палку.

И правда. Наверное, не стоило Огоньку говорить последних слов. Но, с другой стороны, он же именно этого и добивался, верно? Чтобы она разозлилась, распалилась, превратилась в один комок ярости и злости. Он же был так наслышан о ней и её злости. И рыжему было до того любопытно, что он готов был выдержать все, что только могла уготовить ему Гадюка. Юноша же все равно считал, что кошка не сможет ему ничего сделать – разве что дышать а-ля огнедышащий дракон, раздувая ноздри в бессильной ярости. Но он ошибся. Это вообще было его слабым местом – недооценивание противника и того, на что он способен. И он недооценил Гадюку, получив, в общем-то, по заслугам.

Когда она сделала шаг назад, он на секунду уже разочарованно решил, что кошка отступила под его напором, а, значит, все веселые рассказы про неё – ложь и клевета, а она сама скучная и неинтересная до тошноты. Но через мгновение щека уже горела огнем, а он едва не упал от землю от такого неожиданного удара. Он был удивлен, поражен, совершенно не понимал, что происходит. Отчасти потому, что уже списал Гадюку со счетов, отчасти потому, что был полностью уверен в своей неприкосновенности.

- Зар-раза, - и потому он пропустил и второй удар, пребывая в неком шоке от происходящего. Мир прогружался очень медленно, осознание до него до сих пор не доходило, и ему оставалось только сидеть на пушистом рыжем хвосте и непонимающе хлопать своими желтыми глазками.
- Паскуда ты мелкая! – у него от визга, кажется, уши заложило. - Я научу тебя разговаривать со старшими, ты, мышеголовый котёнок! Не смей ко мне подходить, иначе от тебя не останется и шерстинки от хвоста! Мешок костей! Хам! Я тебе ещё покажу, уж это я тебе обещаю! – от третьего удара он уже, благо, увернулся, уходя в сторону. А Гадюка могла увидеть, как из глаз его уходит страх и удивление, замещаясь не то каким-то маниакальным восхищением садомазахиста, не то тем самым веселеем, которое бывает у преступников перед самим преступлением. Адреналин, желание  сломать правила и приличия, поступить так, как от тебя никто не ожидает.

- Ух ты, потрясающе! – наверное, это не те слова, что она от него ожидала. Да и вообще это не те слова, которые надо говорить после двух пощечин. – А давай ещё раз? На бис. Я зна-а-ал, что куда веселее, чем кажешься со стороны, да? – ухмыльнулся, развлекаясь. Вообще-то ему не нравилось проявление чувств. Он считал все чувства лишь слабостью организма. Но именно за злостью, яростью, ненавистью ему больше всего нравилось наблюдать.

А ещё он думал, что если Гадюка вновь на него нападет, то тогда-то он сможет дать ей отпор. Он все ещё считал, что она ничего не стоит по сравнению с ним.