События происходят после отыгрышей с участием Мракокрыла.

Нагруженные дичью и вполне довольные (по большей части Осинник, отведший душу и несший две тушки кроликов, перекинутых через спину), они возвращались с охоты, которая сегодня проходила на самых отдаленных территориях Речного племени. От Осинника не могло укрыться грустное состояние Кречета. Тот был смурнее тучи, не давал наставнику кличек, да и вообще был тихим всю дорогу. Непонятно почему, но это и на самого глашатая действовало удручающе. Хотелось узнать, в чем причина, ведь Осинник не читал мысли и не знал, что именно сейчас занимает голову крапчатого кота.
В пути их настигли сумерки. Через некоторое время каштановый воитель понял, что они двигаются очень медленно  - практически топчутся на месте из-за того, что Кречет шел со скоростью улитки. 
- Остановимся здесь, - решил Осинник, оборачиваясь к коту, - Тебе надо передохнуть, да и мне тоже, - нехотя признал он. Глашатай никогда бы не признался в слабости, но он и правда чувствовал небольшую усталость в лапах. Однако вслух он это сказал только для того, чтоб Кречет не решил, что привал они делают только из-за него. Ведь будет чувствовать себя неловко, самоотверженный комок шерсти. Еще заупрямится, либо уже через пять минут скажет, что он в порядке, и им следует выдвигаться.
Осинник прилег, поджав лапы под себя, кроме одной передней, которую выставил вперед и задумчиво разглядывал когти, выпустив их из подушечек. Разговоры по душам никогда не были его сильной стороной. Но глашатай понимал, что это его обязанность, как наставника и лучшего друга Кречета совершить этот подвиг. Возможно, побеждать врагов или бросаться прямо в лапы опасностям у него получается лучше, и для него легче было бы сейчас завалить барсука, чем начинать говорить с оруженосцем.
- Что случилось? – негромко, как бы между прочим, спросил каштановый кот, не глядя на Кречета. Но, так как с ними тут никого не было, вопрос был адресован ни кому иному, как пёстрому оруженосцу. Спустя минуту Осинник все же внимательно посмотрел на ученика, чуть прищурившись, словно пытаясь всмотреться в самую суть, - Давай пропустим ту фазу, когда ты говоришь "ничего", а я начинаю допытываться. Сразу к делу. Выкладывай, - со свойственной ему суховатой заботой сказал Осинник, приготовившись внимать.

Кот знал, что ученик так просто не расколется. Но на то он и был Осинником, чтоб не отступать. Если спросил – значит, обязательно получит ответ. Это можно сравнить с тем, как он целеустремлен в плане выполнения какой-то задачи. Докопаться до истины, убедиться, что лиса покинула их территорию и не вернется, проверить уровень воды вплоть до малейшего мышиного хвостика, разыскать одиночку, нарушившего границы. Осинник ничего не делал наполовину. 
А еще он знал Кречета. Последний раз, когда тот так что-то умалчивал, оказалось, что он прятал одиночку на их территории. Вместе с Ивой. Вот заговорщики! Так что в его же интересах сейчас заставить оруженосца все выложить, чтоб самому не вышло потом боком.
Он подвинулся ближе к оруженосцу, глядя на него нарочито дружелюбно, чтоб не испугать ненароком. 
- Кречет, кончай уже. Расскажи мне, - мяукнул он. Глаза сверкнули в темноте, поймав свет от звезд. Такой доверительной обстановки между ними, кажется, еще не было, хотя они давно уже считались друзьями, особенно в глазах соплеменников, пускай Осинник и был последним котом на земле, кто бы признал это, - С другой стороны, я могу допросить каждого кота в племени, - намекнул он об альтернативе, улыбнувшись краем рта, - О том, что тревожит птичку-Крёёчета, что она перестала досаждать мне своей болтовней ? -  да, Осинника это не устраивало. 
И оруженосец должен был знать, что он не шутит. Осинник вполне способен был на такое, и затем Кречету было бы стыдно даже в глаза соплеменников смотреть. Каждый бы, узнав, что с тем что-то случилось, принялся бы сочувствовать и спрашивать, что именно произошло. Так что вместо одного наставника у него был бы десяток таких, поэтому пусть лучше расскажет здесь и сейчас, пока они не вернулись в лагерь. Ведь завтра Осиннику будет без разницы на всякие там душевные переживания - ничто не помешает ему гонять ученика, как прежде, нагружая работой и оттачиванием боевых навыков.

- Это Сычеух. Он теперь с Иловой, и Лавина сильно переживает. Мне… больно видеть ее в таком состоянии, - наконец сдался и поведал ему Кречет. Осинник медленно кивнул. Он и сам знал, что пара Сычеуха с Лавиной распалась, но не представлял, что Кречет так переживает по этому поводу. Ведь они все равно все соплеменники. Но очевидно, что ученик сильно привязан к своей матери, - Почему он ушел? Что ему не хватало, и как теперь помочь Лавине с этим справиться? Ближе ее у меня никого нет. А я… даже не могу ничего сделать, - горько добавил молодой кот. Осинник тяжко вздохнул - он тоже не знал, что делать, учитывая, что сам никогда не знал свою мать. 
С каждым словом оруженосца он все больше понимал, почему тот не хотел говорить. Это было слишком личное, можно сказать, наставник добрался до тех струн души, которые лучше не трогать. Но он не жалел, что начал этот разговор. Кречету лучше выговориться, чем носить это в себе и смотреть в одиночку, как разрушается его семья.
- Мой отец, - немного погодя сказал Осинник, положив хвост на спину Кречета. Ему тоже требовалось собраться с мыслями, поскольку это тоже было тем, что не рассказываешь первому встречному. Тем более это тяжело для Осинника, который вообще не был любителем разговоров по душам, - Он тоже поступил со мной не лучшим образом. Сдал наставнику, словно бы избавившись, так что я даже не видел его практически и не ощущал той связи, которую чувствуешь ты со своей семьей. С наставником у меня были более доверительные отношения, чем с ним. А потом, перед его смертью, - кот убрал хвост, отстранившись и заняв положение, при котором не нарушается его личное пространство. Глаза упрямо смотрели в одну точку, словно он видел вновь своего отца в те короткие мгновения, - сказал, что я буду таким же, пойду по его стопам, - Осинник не говорил о болезни, сразившей родителя, которая, как было им напророчествовано, отнимет и жизнь самого Осинника в таком же возрасте. Никто не должен знать о наследственной болезни, даже Кречет. В особенности Кречет. Он занимал необычное положение в жизни каштанового кота. И если он будет его вдруг жалеть, знать, что наставник может погибнуть в скором времени - то это будет не то, как Осинник бы хотел прожить жизнь. Текущее положение дел его очень устраивало, поэтому пусть все так остается.
- Ты не можешь ничего сделать для них с Лавиной. Это отношения двух состоявшихся котов, не стоит лезть в них - строй свои, - интересно, у Кречета есть подружка? Если бы была, он бы узнал об этом первым, потому что у него глаз-алмаз. От Осинника вообще ничего не скрыть.
Глашатай улыбнулся и снова потянулся к Кречету, уж очень тот был трогательным в прямом смысле этого слова; нещадно потрепал его по загривку лапой. Тем не менее, хоть он и доставил Кречету неудобства, ведь знал, что тот ненавидит, когда так делают, в глазах кота светились привязанность и искреннее участие. Кто посмотрел бы со стороны, увидел бы идиллию: оруженосец и воитель, который души не чает в этом мальчишке.

Отредактировано Осинник (2016-07-28 22:35:59)

Осинник любил, когда Кречет вот так вот улыбается. Намного лучше, чем когда он ходил смурнее тучи - у глашатая будто сразу возникает ощущение спокойствия, что все хорошо. И когда оруженосец успел стать этаким оплотом стабильности для него? Кречет - это всего лишь ученик, он не представляет целое Речное племя. Но только не для Осинника.
- Осинник, - негромко промяукал пестрый кот, - а какой была твоя мать?
Глашатай опустил взгляд. Вроде бы такой житейский вопрос… но лично для него он был очень больной. Однако он понимал, что Кречет не мог знать, поэтому винить его не следует.
- Я не знал ее. Она умерла вскоре после родов, - проговорил каштановый глашатай, глядя вниз в район передних лап, а потом пожал плечами и взглянул на оруженосца, - Если быть точнее, я вообще ничего не знаю о ней.
Он не знал даже, как она выглядит. Ни цвета ее глаз, ни то, как она улыбается. С самого детства он решил никогда не представлять ее, потому что своим неверным представлением мог осквернить память. Хотя и памяти о кошке никакой не было.
Осинник хотел бы, нет, он мечтал знать, какой она была. У него не было ни малейших воспоминаний, только обрывистые рассказы соплеменников, которым словно намеренно запретили говорить об этом. Не могла же его мать быть такой невидимой? Она тоже ходила в патрули, охотилась, жила нормальной жизнью воительницы, и всем память отшибить попросту не могло. Правда, иногда кот думал о том, мог ли его отец попросить своего друга Острозвезда попросту приказать всем держать ее от сына в тайне. Но вот зачем?