Тигровый ступил на землю родного племени со странным, двойственным чувством. Одиночка, нарушивший границу, остался далеко позади, на нейтральной территории, но ученик от чего-то ощущал его присутствие даже теперь, убежденный, что тот никогда не вернется.
Он все еще чувствовал тяжесть недавно убитой им мыши. Это была тяжесть милосердного поступка и в то же время вины перед своим племенем, но ученик твердо пообещал себе не думать о том, что его добыча могла стать обедом для соплеменников. Тени не страдали от голода. Дичи в их землях было предостаточно, и полосатый искренне не понимал, как одна-единственная полевка может изменить жизнь в Тенях. Старые воины и выскочки-ученики могут говорить что угодно, но Тигровый никогда не верил их словам и не думал, что за ними стояло что-то кроме слепой преданности интересам Сумрака. Совесть склоняла чашу его весов в пользу страждущих всегда, даже если это был вес безвозмездно пожертвованной дичи. В конце концов, возможно, теперь это была тяжесть чужой спасенной жизни.
«Коготь будет в ярости». Будет, если узнает. Если. В огненном взгляде Тигрового затаился испуг, и он огляделся по сторонам, словно впервые замечая напоминания об их недавнем приключении. Небольшая поляна была окроплена кровью, и всюду читались следы присутствия чужака. В том месте, куда несколько минут назад неуклюже приземлился полосатый, настигнув мышь, редкая трава была измята и пропитана запахом чужого первобытного ужаса. Сам же Тигровый был цел и невредим и зверски голоден. Да, сегодня он оказался хорошим охотником, но его заслуги были посвящены явно не родному племени. Дремучий лес Теней высился над ним внушительно и строго, и в его нахмуренном сумраке читался молчаливый укор.
Ему еще так много предстоит сделать.
Тигровый заметался из стороны в сторону, обезоруженный, застанный врасплох, не зная, за что первое взяться. Наставник учил его боевым приемам и охотничьему мастерству, умению выслеживать дичь и таиться в засаде, но никогда он не объяснял своему ученику, как замести следы собственного преступления. Какое досадное упущение. Наверное, было бы разумнее сбежать отсюда к южной границе и зайти в озеро по шею, давая течению возможность самостоятельно справиться с его шерстью, а потом... да что потом, это он мог решить уже по дороге в лагерь. Мозг может работать быстрее, если очень захотеть, но желтоглазый или не слишком хотел, или в принципе не был на такое способен, а потому он поспешно присел, чувствуя слабость в лапах. Решения всегда давались ему очень трудно.
«Шерсть. Надо что-то сделать с шерстью. Коготь вот-вот пустится меня искать».
Тигровый выгнул спину, дотягиваясь до первого багрового пятнышка и в отвращении морща нос. Чужая кровь обжигала язык и щекотала небо горьким привкусом железа; она была на нем и кругом него как символ горячего стыда и запоздалого раскаяния. Так всегда бывает: сколько бы ты ни считал себя бесконечно правым, рядом неизменно будет чужая правда - правда большинства.
- Нет, этого не может быть. Коготь поймет меня. Да, он поймет. Я же не сделал ничего плохого. Разве Воинский закон запрещает помогать попавшим в беду? - по правде сказать, он был не слишком силен в теории. Воинский закон свелся для него всего к трем правилам: не убей, не укради, не проспи рассветный патруль. Как видите, для "не лги" в нем не осталось места, и полосатый поднялся на лапы, чувствуя, что вновь способен двигаться.
Масштаб нарушения был огромен, и он предпочел об этом не думать, боком проходясь по траве, насквозь пропахшей чужим запахом. Забавно, как устроен был изнутри племенной лес: как огромный дикий зверь, старый и матерый, он стремился изничтожить любой чужеродный объект, проникший в его уязвимый организм, и ученик, оставлявший на земле свои свежие метки, чувствовал себя целителем, дающим ему лекарства и залечивающим чужие раны, но никак не частью грандиозной и отлаженной как часы иммунной системы. Сегодня, да и многими лунами раньше он не был ни непревзойденным сторожем, ни первоклассным бойцом. Бдения ему не поручали, равно как и одиночные патрули рубежей с другими племенами: слишком много ремарок было рядом с его именем.
Он не мог различить, стер ли он все следы; запахи для него смешались, и в конце концов он успокоился, решив, что сделал уже достаточно. В конце концов, никто ничего не докажет. Тигровый был убежден, что не оставил за собой очевидцев, а любые улики можно было объяснить (правда, он все еще не был уверен, как). Он был всего лишь защитником слабых, но по легенде - скорее непричастным свидетелем или ярым слугой границ. Смотря что больше понравится Когтю. Если сейчас сюда ворвется полчище разъяренных воинов Теней, он с пеной у рта будет доказывать свою невиновность, пусть хоть само Звездное воинство спустится на землю и обвинит его в государственном преступлении перед родным племенем.
- Я ничего не нарушал, - его слова звучат глухо, как комок мха, неуверенной детской лапой откинутый в траву, тем не менее впервые он чувствовал в себе возрастающую уверенность. Брови ученика сомкнулись на переносице, и он очертил тесное пространство между деревьями хмурым взглядом волчонка, готового к обороне. Его земля была его землей, и, да, он имел право делать то, что считал нужным. Почти убедительно. Почти веско. Почти, но не до конца.
«Сдайся!» - взмолился его внутренний голос, однако впервые Тигровый был упрям и практически непреклонен. Иронично, но он чувствовал за собой правду лишь тогда, когда был в корне не прав.
Он покрепче вцепился когтями в землю, словно боясь, что вот-вот упадет, и принялся с двойным усердием вылизывать левый бок. Сердце в груди полосатого билось ровно: ему пришлось постараться, чтобы хвост не колотил пыльную шкуру, а уши торчали прямо вверх, ловя случайные шорохи. Здесь, у восточной границы племени, на самом краю их владений никто и ни за что не поймает его на месте преступления. Тигровый был чист и недосягаем для правосудия. Самому себе он казался непоколебимым, но было то, что он никогда не был в силах контролировать: в минуты нервного напряжения внутренний голос отсчитывал каждое его действие, даже если это были движения языка. Цифры били в его мозгу в тяжелый набат с глухим, свинцовым звоном. Он ненавидел себя и не мог остановиться.
Раз.
Держи рот на замке, милый.
Два.
То, что подразумевалось как тайна, тайной и останется.
Три, четыре, пять.
Его язык метался по шерсти яростно и суматошно, уничтожая чужой запах и следы свежей крови. Он не отдавал себе отчета в правомерности своих поступков, но от чего-то внутренне чувствовал, что совершил грандиозную ошибку.

Он появился, как тень, как северный ветер с вершин заснеженных гор.
Тигровому хотелось плакать, смеяться и к маме, но плакать, наверное, больше. Он даже захныкал, но вовремя заткнулся, поняв, что у него еще будет такая возможность. Можно ведь хотя бы попытаться?
- Я чувствую запах дичи, а её самой здесь как и не бывало, - янтарные глаза Когтя обжигают, словно пламя, но голос его был во сто крат ледянее самого холодного льда. Тигровый в ужасе отшатнулся от воина, чувствуя, как невидимая сила хватает его за загривок и швыряет вначале назад, на шаг от яростной бурой грозы, а затем прижимает к земле. Отсюда, снизу, чужой гнев казался еще страшнее и опаснее, и Тигровый даже допустил, что может его не пережить.
- Неужели, - ученик делает шаг назад, взъерошив непослушную взлохмаченную шерсть и прижимая уши к голове: каждое слово Когтя звучит тяжелым ударом молота о железо, каждый шаг - оглушающий раскат грома, громче их звучало только отчаянно колотящееся сердце полосатого.
- Ты решил съесть мышку сам или же... - он бессмысленно хватает ртом воздух и мотает головой, тараща на Когтя обезумевшие от ужаса глаза. Новый, почти незаметный глазу шаг дается ему невозможно трудно, словно весь он стал слит из свинца, но Тигровый делает его через силу и лихорадочно, как пытается вдохнуть кислород висящий в петле: болезненно, рефлекторно и бесполезно. В конце концов спина желтоглазого упирается в ствол дерева, и он понимает, что отступать ему больше некуда.
- Ты скормил её нашему гостю? - ком в горле мешает говорить, но оруженосец и не думает отвечать коту: подобно глупому зайцу он оказался совершенно очарован гипнотической силой взгляда питона, вившего перед ним тугие кольца. Ему было страшно, практически впервые в жизни по-животному и до смерти страшно, но он не мог противиться липкому ужасу, разлившемуся по нутру приторно-горьким медом.
- Мне бы хотелось узнать, что же произошло здесь. Не расскажешь?
Гром. Ученик чувствует, как гладкая змеиная кожа касается его шерсти на шее: первая тугая петля легла безукоризненно, но внезапная оглушительная вспышка в подсознании освободила разум Тигрового от чудовищного наваждения, и он вздрогнул, чувствуя, как подгибаются под ним ватные лапы.
В мозгу Тигрового напалмом взорвалась одна-единственная мысль: беги, глупец! Но даже если бы он мог обогнать Когтя, даже если бы ему дали самые быстрые в мире лапы, он не сумел бы сдвинуться с места: ноги его словно приросли к земле, и сам он окоченел под змеиным взглядом воина. Нет, все, что здесь происходило минутами раньше, было большой, большой ошибкой.
- Здесь не произошло ничего, что могло бы тебя заинтересовать, - пискнул полосатый севшим голосом. Взгляд его забегал по поляне, лишь теперь четко сумев оценить проделанную им работу: страх отрезвляет как глоток ледяного воздуха. Он ужасно, ужасно замел следы. С таким же успехом он мог сидеть и ждать прихода воина, уповая на удачу. Тигровый попятился немного вбок, накрывая лапами крохотные тусклые пятная крови одиночки и заодно отворачивая от воина собственную испачканную чужой кровью шкуру. Это было глупо и совершенно бесполезно: Коготь уже учуял запах чужеземца, но от своей природной наивности ученик надеялся, что воин решит, что ему показалось.
«Великое Звездное племя, я всю луну буду менять старейшинам подстилки, лишь бы он не вздумал обходить меня по кругу». Иначе его ждет очень большой сюрприз.
- Думаешь, здесь кто-то был? - Тигровый решил делать то, что умел лучше всего - играть дурачка. Он чувствовал себя брошенным в воду: лгать было как плыть в неглубоком ручье, прощупывая лапами каменистое дно и надеясь, что тебя не снесет течением противоречий, неточностей и прочих "но". Плавал он совсем плохо (только вниз), но за время, проведенное в детской, выявил некоторые закономерности лжи. Лучше всего - от всего откреститься и не давать определенных ответов:
- Я пришел сюда совсем недавно и никого не видел. А мышь... - он замялся, оглядываясь по сторонам, словно чтобы убедиться, что нигде поблизости не лежат ее останки, насквозь пропахшие одиночкой.
- Я съел, - глухо и хрипло. Тигровый быстро провел языком по сухим губам, в отчаянья осознавая, что от его усов мышью и не пахло. Полосатый был голоден, но через силу был вынужден делать вид, что обедал совсем недавно: Воинский закон, кажется, запрещал есть в патруле или, возможно, пока не положишь свою долю в кучу. Кажется, там говорилось еще что-то про разрешение воинов. В общем, кажется, что-то такое там было.
- Да. Мы в патруле уже так долго. Я пришел сюда без тебя и учуял запах мыши. Я был слишком голоден, а с утра мне не досталось ничего, вот и... - он поперхнулся, чувствуя, как сжимает изнутри его горло. Можно было бы зайтись кашлем, симулируя неожиданный приступ, можно было бы даже упасть на землю и кататься по траве, чтобы у Когтя уж совсем не осталось вариантов, но полосатый чувствовал, что уже и так достаточно наломал дров.
- Вот я и подумал, что смогу пообедать незамеченным, - это было последним. Он сломал его со вздохом облегчения и напряженно замер, ожидая тяжелый подзатыльник от старшего, даже зажмурил один глаз, предчувствуя наказание. Конечно, Коготь выдумал бы что-то изощреннее, и у Тигрового еще оставалось время для финального штриха:
- Виноват, - занавес. Рукоплескания. Финал его историй был одинаковым: он берет на себя вину со взглядом побитого зверя, обреченно поднимается на эшафот и покорно кладет голову на плаху, ожидая, пока ее отсекут. В конце концов его жалеют и прощают, но «это было в последний раз». В детской ему всегда верили, потому что кто-то должен был нести наказание, вот только Тигровый совсем позабыл, что перед ним стояла не королева, а опытный суровый воин.
Ложь его была... так себе. Так себе ее делал его беспокойный хвост и напряженные глаза, то беспорядочно мечущиеся по поляне, то не мигая буравящие такой же пристальный взгляд Когтя: все время смотреть в них Тигровому было слишком горячо, и он словно отдергивал собственный, обжегшись.
Звездоцаповы усы, как же сильно тряслись у него поджилки.

Отредактировано Тигренок (2016-08-11 20:15:58)

Говорить с Когтем было как тонуть в кленовом сиропе: ученик чувствовал, как вязнут его лапы и как приторно-сладка на вкус чужая сдержанность. Он первоклассно владел своими эмоциями, и Тигровый до последнего не знал, откуда последует удар. Воин никак не читался. На его морде поочередно менялись маски умелого актера, но ни разу тот не позволил себе вылить на полосатого чистый гнев, и ученик, принимавший все за чистую монету, пугался от его хладнокровия еще сильнее.
«Лучше бы он кричал».
- Тогда получается, что ты нарушил Воинский Закон. Съел мышь в патруле, не отнёс её в лагерь, не накормил королев и стариков. Сезон Голых Деревьев близко, а ты... - забавно, но до этих самых пор Тигровый не чувствовал своей вины перед соплеменниками, но теперь, когда воин навис над ним грозовой тучей, ощутил одинокий острый укол где-то в низу живота. Может ли быть такое, что он оказался неправ? Нет, Тигровый не верил в свою ошибку: он привык, что голоса совести и чести, превалировавшие в нем, понимают мир достаточно тонко, чтобы верное решение откладывалось на подкорке его головного мозга. В этом мыслительном процессе ему выделялась лишь одна роль: ритуальные терзания и муки выбора, хотя, на самом деле, выбор был сделан уже до него. Если слушать свое сердце, мир оказывается чрезвычайно прост и до невозможного ясен.
Однако впервые Тигровый столкнулся с последствиями так тесно. Коготь не был похож на королеву: от него пахло диким лесом, грубой силой и первыми морозами, но никак не теплой детской и сладким молоком. Наверное, так чувствует себя полевка, из последних сил вырывающаяся из цепких смертоносных лап.
В медовом взгляде старшего застыл жадный блеск азартного игрока. Тигровому был знаком этот взгляд: он видел его у молодых воинов, загоняющих дичь, у ровесников, напавших на след своей первой мыши, у бывалых ловчих, перед финальным прыжком на мгновение отдающихся животным инстинктам, но сам никогда не понимал до конца этого чувства. Жажда чужого страха была им необходима, как глоток свежего воздуха по утрам: они были охотниками, а все, кто стояли ниже в пищевой цепи - жертвами.
«Как так вышло, что в этой пирамиде я - всего лишь мышка?»
- А ты так плохо поступил. Можно ли тебя приравнять к предателям, как думаешь? - в голосе Когтя звучит упрек, и Тигровый еле сдерживается, чтобы вновь не захныкать. Еще немного - и он расколется. Это было нечестно. Он был героем! Ну почему, почему никто в племени этого не поймет?
- Я... я не... но я... - залепетал он, лихорадочно бегая взглядом по поляне. Он уже видел картину своего возвращения в лагерь: котята смеются над ним, королевы качают головами, оруженосцы уносят его подстилку к грязному месту, воины скалятся в осуждении и отвращении, старейшины вспоминают, что в их время такими мышеголовыми не были даже игрушки Двуногих, но страшнее всего был один-единственный тяжелый оранжевый взгляд. Тигровый нервно сглотнул.
- Как поступит Змеезвёзд с предателем, если я ему сейчас всё расскажу?
«Змеезвезд убьет меня!»
Или, и того хуже, даст ему в наставницы Настурцию. У Тигрового даже шерсть на позвоночнике зашевелилась от ужаса, и полосатый присел, снизу вверх тараща на Когтя круглые желтые глаза. Он был готов добровольно лечь в сырую землю, покорно сложив лапки, или навечно переселиться в старую барсучью нору для пленных (пусть ему сотню раз говорили, что никакой такой норы у них нет, Тигровый не верил им - иначе с чего бы в детской старшие котята все как один грозили его там запереть?), но ни за что, ни за что он не перейдет на попечение к этой кошке: она съест его живьем, даже косточки не выплюнет. Да, ученик боялся воительницу, как огня, она буквально заставляла его цепенеть под ее пристальным взглядом, но куда больше в нем была горечь за будущие насмешки над Гадюкой. Учить его было величайшей пыткой на земле, и впервые Тигровый поставил себя на ее место. Он был бесконечно виноват перед своей наставницей.
«Бедная Гадюка! Теперь все в племени будут считать, что она не в состоянии обучить меня Воинскому закону. Но она не заслужила такого, это только моя вина», - да, он был храбр и чистосердечен. Только мысленно. Внутри Тигрового бушевал настоящий костер праведного негодования, но здесь, на поляне, он молча таращился на воина и не мог вымолвить ни слова.
- Ты же не хочешь, чтобы я рассказал нашему предводителю о твоих проделках?
- Нет, Коготь. Больше всего на свете я хочу, чтобы это осталось втайне, - тихо просипел Тигровый, опуская бессмысленный взгляд на свои лапы (они дрожали, как, собственно, и весь он). Он разрывался между облегчением от милосердия воина, но в то же время нутром чувствовал, что благодеяния не входили в спектр привычек бурого, и шестое чувство подсказало ему ждать беды.
- Знаешь что, я хочу, чтобы ты отошел влево на два шага и повертелся, - Тигровый вскинул голову, изумленно округлив желтые глаза.
«Как? Он не мог...»
Сердце затрепыхалось в груди обезумевшей птицей, и ученик беспокойно заерзал на месте, чувствуя, как паника подступает к горлу. Страх был похож на тяжелый свинцовый шар, сорвавшийся с тонкой ниточки и сквозь грудную клетку рухнувший куда-то в самый низ желудка, отдав металлическим холодком и привкусом горечи, но он не боялся. Он был в ужасе.
«Все кончено. Сейчас он все поймет».
- Коготь, я не понимаю, что тебе это даст. Ты думаешь, я что-то прячу от тебя? И что ты хочешь увидеть? Ты ведь не считаешь, что я спрятал мышь в складках шерсти, чтобы съесть ее позже или - не дай Звездное племя - пронести ее через границу чужакам? - сбивчиво затараторил ученик, едва успевая хватать воздух ртом: пускай Коготь для начала распутает клубок его глупых и бесполезных вопросов. Тянуть время, тянуть время, тянуть... а дальше что? Чего ждал Тигровый, отдаляя минуту своей казни, какие высматривал выходы в прямом коридоре с единственной в дверью - в конце? Верно говорят: перед смертью не надышишься.
«На что ты вообще надеешься?»
- В этом совсем нет нужды, - наконец, заскулил он и сдался. Спорить дальше не было смысла. Неповиновение приводит к грубой физической силе, а здесь Тигровый, едва выкладывавшийся на занятиях, заранее терпел фиаско. Полосатый был сильнее и старше него, для него одолеть в словесном поединке несмышленого юнца - раз плюнуть, кроме того, он мог запросто сдержать обещание и доложить обо всем Змеезвезду, и тогда последствия окажутся для ученика фатальными. Быть может, Коготь - не худшее, что могло с ним случиться? Быть может, он - спасительная лазейка и шанс загладить острые углы его нарушения?
«Трус, слабак, слизняк».
Тигровый чувствовал, как с каждой новой мыслью отвращение к самому себе наполняло его по капле. Он бросил затравленный взгляд сквозь Когтя и покорно отступил в сторону, повернув к воину испачканный чужой кровью бок.

- Вот и умничка, - его голос как движение лапы против шерсти: вязко, насмешливо, неприятно до комка в желудке. Тигровый скукожился, как будто Коготь и впрямь прошелся по его лохматому боку, и прижал уши к голове, лишь бы не слышать приторное:
- Я знал, что ты умный малый.
Какая наглая ложь. Он не был умным малым даже наполовину. Умные малые сидят в лагере и лишний раз не высовываются. Умные малые прогоняют нарушителей и ловят дичь для соплеменников. Умные малые не лгут глашатаю в лицо. Где же ты, карма? Может, Тигровый неверно трактует благодеяния?
Коготь сделал несколько широких шагов к ученику и вытянул шею. «Умничка» покорно опустил голову: ему казалось, что он чувствует холодное прикосновение чужого носа и щекотание чужих длинных усов, и ученик зажмурился, слыша, как Коготь аккуратно, с щепетильностью ищейки тянет воздух. Конечно, он сразу понял, в чем дело. Даже новорожденный сообразил бы, что к чему: полосатый был цел и невредим и едва ли он случайно поскользнулся и упал в лужу чужой крови. Нет, глупый ученик сделал что-то еще более глупое.
- Тигровый.
«Какое мерзкое имя».
Оруженосец поморщился, пожалев, что прямо сейчас его не зовут каким-нибудь Буролапом или Полоской. Будь он Буролапом, этот разговор бы его не касался. Он бы шумно выдохнул, выпрямился и, может быть, даже рассмеялся от облегчения. Он вообще мог бы развернуться и уйти обратно в лагерь, бросив удивленное: «Тигровый? Коготь, ты, наверное, обознался». Прямо сейчас Буролап со всех ног бежал сквозь ельник, радуясь, что все произошедшее на границе - не его дело, а какой-то там Тигровый - это да, это, конечно, крышка. Бедный парень. Не свезло. Буролап заходит в лагерь, спускается по склону оврага и подходит к общей куче: он может себе это позволить. Он сегодня поохотился на благо племени. Он рассчитывает на лучшую мышку из всех. Он не Тигровый. С краю оврага его ждут товарищи, и он садится рядом, подрагивая темными ушами от возбуждения (ученики любили сплетни): «Там, на границе, Тигровый одиночку пригрел и мышку ей вдогонку снарядил. Нашу мышку, представляете? Вот ты, ты мог ее сейчас есть, а давишься лягушкой». Все укоризненно качают головами: «Бедный Тигровый. Коготь его пришьет. Можно идти и уносить его подстилку из палатки». А с наступлением ночи они расходятся по своим гнездам; Буролап зарывается в свой мягкий чистый мох, закрывает глаза и в последний раз (контрольный) радуется, что он не Тигровый. Интересно, как он там сейчас?
Плохо.
Очень, очень плохо.
Тигровый даже почувствовал, как у него глаза щиплет, и хоть он обещал себе не плакать - он вообще себе много чего обещал. Быть хорошим учеником, не нарушать Воинский закон, служить на благо племени, слушать старших, защищать границы, под страхом смертной казни не говорить Когтю о своем проступке во благо пострадавшему.
Ученик сглотнул, поперхнулся и зашелся кашлем: его горло сдавило терновой плетью нарастающей паники и беспомощной злобы к самому себе. Он расколется. Коготь еще не начал давить на него, а он уже знал, что через пару минут будет молить о пощаде и клясться, что это было в последний раз. Может даже станет целовать ему лапы - это на случай, если у глашатая специфические предпочтения.
«Слабак, предатель, ничтожество».
- Расскажи мне, кем же был наш дорогой гость, которого ты так старательно пытался скрыть и что же произошло здесь, - Коготь отступил на крохотный шаг в сторону, и Тигровый коротко выдохнул, поняв, что все это время стоял не дыша. Сердце в его груди бешено колотилось, ученик даже испугался, что оно вот-вот проломит грудную клетку, выскочит наружу и убежит в лес - не худшее развитие событий, учитывая, что без сердца не живут.
- Только не надо мне говорить, что ты так сильно хотел прогнать чужака с нашей земли, что даже бросил в того бедного мышонка.
Хвост кота хлыстом щелкнул по полосатому боку. Убедительно. Вообще-то, это был один из вариантов. Слава предкам, Тигровому хватило ума откинуть его в первые же мгновения, зато ему на смену пришли другие, более удачные. Он даже успел мысленно прорепетировать ту часть, где он слезно жалуется на свою слабость, мол, простите, не уберег границы. Этот огромный лохматый одиночка выскочил из кустов и как прыгнул на Тигрового, когда тот поймал мышку, как вырвал из его лап. Ученик сражался как лев, даже нанес ранение, мало совместимое с жизнь (нужно было как-то оправдаться в чужих глазах), но чужак скрылся с чужой добычей, оставив полосатика ни с чем. Он даже придумал заключительные слова: «Мне было так стыдно за свою слабость, что я никому не хотел говорить. Это большой, большой позор. Я ужасный воитель, я недостоин» (это было его любимым местом, можно было даже попытаться надавить на жалость, пустив скупую слезу и зарывшись носом в широкую Когтеву грудь... фигурально). Он был настроен решительно, словно перед финальной битвой, откуда он выйдет либо победителем, либо не выйдет вообще, даже почувствовал расцветшее в груди воодушевление вперемешку с самоуверенностью, раздувшейся маленьким воздушным шариком. Никто не должен был узнать правду, у него все под контролем. Он - правосудие. Он - гранит. Он - истина в последней инстанции. Легенда казалась ему феноменальной, пока он не увидел улыбку глашатая.
- Будь мне другом, говори правду и тогда ни один соплеменник не узнает сегодня о твоём промахе.
Пф-ф, - так воздух выходит из воздушного шарика, так из Тигрового выходит решительность и храбрость. Он жалко сморщился и захныкал:
- Коготь, я-я... я... ему так нужна была помощь, я просто... - его голос задрожал. В нем теперь вообще все дрожало. Ученик сделал шумный вдох, зная, что без полных легких запищит как двухлунный котенок, что вряд ли добавит веса его словам, а он, в конце концов, за что-то собирался ратовать. Тигровый думал, что лгать сложно, но говорить правду было еще тяжелее.
- Я учуял подозрительный запах еще у границы и решил проверить, в чем дело. Здесь я заметил одиночку и, как и подобает истинному коту племени Теней (с нажимом) напал без выяснений, но в ходе схватки обнаружил, что нарушитель ранен. Я не могу сражаться с раненым котом, Коготь, это нечестно и жалко! - в отчаянии воскликнул ученик, взъерошив шерсть на загривке и не подумав, как неуместно рассуждать про жалость с его стороны. Конечно, доброе сердце - не оправдание его проступку. Он мог поймать полевку и за пределами их территории, но иногда полосатый был крепок только задним умом.
- Конечно я остановился и предложил свою помощь. А потом я... я... - он открыл рот и запнулся, стараясь не смотреть на Когтя, иначе, Тигровый спинным мозгом это чувствовал, он бы лег и умер прямо здесь. Это была лучшая часть. Вишенка на общей куче. Сейчас глашатай выйдет на новый уровень ярости, а оруженосец - на новый уровень тупости.
«Коготь, клянусь своими усами, ты сейчас прозреешь».
- ...я поймал мышь и отдал одиночке, - промямлил он, чувствуя, как кожа под шерстью вспыхнула пламенем. Стыдно, очень стыдно, но больше страшно от того, что сейчас ему придется с пеной у рта выступать за собственные принципы, которые, конечно же, не имели ничего общего с принципами истинного Сумрачного воина. Коготь - глашатай. При нем нельзя сболтнуть лишнего, даже если очень хочется. Жизнь была сурова и беспощадна, но он, кажется, почти смирился.