Выходить из лагеря было запрещено. Выходить из лагеря в одиночку было запрещено вдвойне. Выходить из лагеря в одиночку и уходить за пределы Грозовых территорий – запрещено в тройне. Запрещено в кубе. За такое Беляку оторвут целых три ненужных части тела – уши да хвост. Нет, хвост нужен был для удержания равновесия, но его использовали меньше, чем, допустим лапы или глаз, поэтому лишится он, скорее всего, именно его. А зачем нужны были эти странные кожаные домики над самим слуховым отверстием белоснежный даже и не знал. Что они есть, что их нет – ничего не меняется. Хотя, если представить кота без ушей, это будет выглядеть более, чем странно. Это будет даже как-то нереально, инопланетно и совершенно, совершенно невозможно и неосуществимо. И вообще, это ужасно уродует.

«Ничего подобного. Если бы у котов никогда бы не было этих домиков, то их наличие ты бы считал настоящим изуверством и кощунством. Как разноцветные глаза или глухота на одно ухо. Все считают тебя особенным или выродком, но для тебя это обычное состояние. Вот представь, что ты слышишь правым ухом? Как такое вообще возможно?»

Да-да, именно об этом думал Беляк, убегая из лагеря. Не о том, что так делать нельзя. Не о том, что потом Летящая из него фаршированную собственным хвостом утку сделает (как она сделает из кота утку – отдельная история), а о том, что кожаные перепонки над слуховым проходом совершенно не нужны.

«Но зачем-то их туда же поставили, верно? Значит, они не совсем бесполезны. Наверное».

Разноглазый выскользнул в теплый лес и понесся что было сил, стараясь убежать от невидимой погони. Ведь если его поймают в самых воротах лагеря, будет очень обидно, ведь после с него и глаз не спустят за такой проступок. То, что после такой вот вылазки его могут не посвятить в оруженосцы, его сейчас не волновало – пусть все будет так, как этого хотят звезды. Он не властен над своей жизнью и, если так захотят предки, он просидит в котятах ещё луну – без проблем.

«Да ты живым можешь не вернуться, потом подумаешь о посвящении. Решай проблемы по мере их поступления».

Да-да, он действительно мог не вернуться домой в целости и сохранности. В разговорах воителей он услышал байку о Змеиной горке и о гадюках, которые там живут. И малец тут же, просто моментально загорелся желанием поймать хотя бы одну. Да даже просто увидеть краем глаза ускользающий хвост с погремушкой будет счастьем. Поэтому он несся по территориям, не сбавляя скорости и проявляя удивительную выносливость для почти шестилунноой особи. Остановился он только пару раз, ожидая, пока сердце вернется в привычный спокойной ритм с пару минут, глубоко дыша и нервно дергая хвостом. А когда он добрался до места назначения, солнце уже стояло в зените.

«Надеюсь, мама до сих пор думает, что я где-то на поляне вместе с сестрами и братом. Мало вероятно. Но вдруг...»

Маленький белый комочек еле-еле взобрался на огромные камни, периодически соскальзывая и ворча что-то нечленораздельное. После трех или четырех попыток ему это удалось, но, когда он оказался на самой вершине, хвост его удрученно поник. Никакими змеями даже и не пахло.

«Где же они все? Тот воитель говорил, что тут все просто кишит ими. Неужто соврал?»

Ох, как он ненавидел ложь. Особенно сейчас, сидя посреди огромных булыжников как мышеголовый и ища вокруг хотя бы одну-единственную самую малюсенькую змейку. Неужели он продел такой трудный и долгий путь зря? Лапы просто отваливались от усталости, долгого бега и скалолазания, легкие горели огнем, и все впустую. Да что же за день сегодня такой-то, а?

И вот, наконец, его такое долгое ожидание и недвижимое сидение на месте было вознаграждено сполна. Движение он заметил лишь краем глаза и моментально развернулся на месте, поднимая вокруг небольшие тучки песта. Вот она, его награда. Небольшая такая бурая змейка. Не та, о которой рассказывали старейшины и некоторые воители. Те говорили, что у неё есть ещё на самом кончике небольшое такое утолщение, которым она умеет мастерски греметь. У этой хвост был острый, но тем не менее, это не отменяло радости разноглазого. Он сделал аккуратный шажок вперед и чуть наклонился, разглядывая обитательницу скал.

Она действительна была восхитительна в своей ядовитой, злобной красоте. Большая и немного плосковатая голова, надглазничные щитки чуть нависают над очами, придавая ей вечно недовольный вид. Медно-коричневый окрас, отливающий на осеннем солнце кроваво-красным и резко отличающаяся от основного окраса, зигзагообразная полоска на самой спине. Темно-коричневая, почти черная, но, тем не менее, кажущая более светлой, когда на неё падали солнечные зайчики. И ярко-алый раздвоенный язычок, иногда высовывающийся из пасти и дергающийся вверх-вниз, едва не ударяющий её по носу.

- Она прекрасна... – Беляк был в эйфории от смертоносной рептилии совсем недолго. Буквально сразу он почувствовал резкий тычок в бок и отлетел в сторону, словно перышко или комочек мха. Над ним нависло что-то огромное, черное, с серьезной строгостью на него глядящая и уже не такое прекрасное. Поэтому первое, что он сделал, когда пришел в себя – вскочил на лапы и заглянул за Враногрива (а это был именно он) в поисках смертельной красоты. К его счастью, гадюка лишь шарахнулась в сторону, вставая, приподнимая свое тельце над камнем, но уползать с такого теплого местечка не собиралась. Из груди белоснежного вырвался облегченный вздох. А затем он перевел свой разномастный взор на старшего воителя, и укора в нем было едва ли не больше, чем во взгляде Враногрива. Словно это он был нашкодившим котенком, сбежавшим из лагеря, а не Беляк.

- Вот что ты наделал, Враногрив? - он старался говорить как можно тише, чтобы змейка не испугалась звуков его голоса. – О чем ты вообще думал? И думал ли вообще? – искреннее, детское возмущение в голосе. - Она же могла убежать, - он махнул хвостом в сторону небольшой рептилии, - как бы я потом её нашел? - он вновь уставился на гадюку, в глазах заплескалось восхищение. – Ты только посмотри на неё, просмотри, как она прекрасна в своем смертоносном величии, - откуда только такие слова берутся в маленькой детской головке? – Неужели ты совсем-совсем ничего не смыслишь в красоте? – взор оскорбленного гения, оскорбленного художника или поэта. – Оруженосцы говорили, что ты ужасно злющий. Но я им не верил, – гордо вскинутая голова, взгляд глаза в глаза – малыш совершенно не боялся старшего воителя. – А ну отойди с этого камня. Он не твой, - малец так резко перескакивал с темы на тему, что за ним было безумно уследить: то говорил о красоте змей, то о злобности Враногрива, то о камнях и собственности, - он её, - взмах хвоста в сторону гадюки, готовой напасть, если опять вдруг потревожат.

Он разозлил змейку. Гадюка поднялась выше и начала издавать какой-то завораживающий шипящий звук, источник которого разноглазый найти не смог. По крайней мере, он был не снаружи. Значит, где-то внутри.

«Может, это у неё взамен погремушки?»

Он хотел было поближе рассмотреть рептилию, но Враногрив вдруг схватил его за загривок и куда-то потащил. Конечно же, юное создание активно сопротивлялось, болтая в воздухе всеми конечностями и нещадно усложняя зеленоглазому транспортацию непоседливого котенка. Он хотел вернуться на Змеиные скалы. Ему так понравилась та змейка, что он до безумия хотел вернуть её. Снова взглянуть на этот потрясающий зигзагообразный узор с красивым медным отливом. И, может, показать его потом Летящей да Сказание (Соколик явно будет не в восторге, но ему, вообще-то, тоже стоит привить чувство прекрасного).

- А вот и нет! – маленькое упрямое создание, он совершенно не хотел куда-либо идти с Враногривом. Его слова его задели. Он лишь хотел посмотреть на прекрасных созданий, а этот большой колючий вояка вдруг напал на него, словно он решил спрыгнуть со скалы (впрочем, лезть в логово змеи недалеко стоит). Казалось бы, он уже достаточно взрослый для того, чтобы понимать, что сбегать из лагеря да совать свой любопытный нос, куда не следует – плохо и не одобряется более старшими членами общины, но юный беляк этого почему-то не понимал. Да и когда он подрастет, даже когда станет воителем, эти границы все равно будут настолько размыты у него в голове, что остальным остается только качать головой, смотря на его выкрутасы. Но пока он был всего лишь котенком, он и вел себя как котенок. Глупый и неразумный.

- Я слышу, как ты дохаешь, - он вывернулся из хватки черного кота и отбежал от него, готовый вообще сорваться с места и скрыться в неизвестном направлении, если зеленоглазый вдруг опять попытается его поймать. Сие намерение выражалась в явно напряженных и широко расставленных лапах, в хвосте, стоявшем палкой и во взгляде, который внимательно следил за малейшими изменениями в дислокации чернявого.

– Держу пари, ты тоже не особо слушался старших, когда простыл. И целительницу тоже не слушаешься. Дуновение Ветра наверняка говорила тебе, что стоит себя беречь и не разгуливать по лесу в холода. Но ты же даже и не подумал её слушаться, да? – он отпрыгнул ещё дальше, когда Враногрив вдруг шевельнулся. Хотел он шагнуть вперед, попытаться поймать мальца или просто вздрогнул, но для Сева этого было достаточно. – Что ты сделал? Зарылся в снег, словно лиса на подснежной охоте? – мать рассказывала ему, что псовые так охотятся на мелких зверьков, когда всю землю покрывает белое оделяло. – Купался в ледяном озере? Провалился под лед? – он весело фыркнул, отпрыгивая ещё дальше. – Снег ел, сосульки облизывал? – он уже совсем подался в крайности, хотя сам не видел в этом ничего странного. – Тут я с тобой полностью согласен. Сосульки бывают вкусными. И снег, кстати, тоже. Нет ничего странно в том, чтобы есть их, - и, что самое удивительное – он не издевался. Совершенно. Малец действительно не видел ничего предосудительного в том, чтобы питаться таким вот способом. – И попить заодно можно. Это же замершая вода, так? Поэтому они тают на языке, как и снежинки, если поймать их пастью? – он вдруг замолчал, остановив поток слов и неожиданно сменил тон на обиженный. – Зачем ты прогнал ту змейку? Она же была такая красивая... ты мог бы поймать её, - помните, я говорил о странном понятии красоты и её использования? Вот вам, наглядный пример. Разноглазый желал сохранить эту потрясающую красоту, но, если эта змейка вдруг вырастет, то сбросит кожу, и тот прекрасный цвет навсегда исчезнет. А так он сможет, во-первых, сохранить её природное очарование, а во-вторых, накормить племя. По крайней мере, именно так и рассуждал Беляк.

Тормоз - тоже механизм хд

Вообще-то Беляк был совершенно не готов к тому, что Враногрив вдруг начнет на него орать. Белый котенок в страхе прижал уши к голове, но, удержавшись, не отскочил назад. Он впивался когтями в землю, чтобы лапы не унесли его к черту на рога, где не видно этих яростно поблескивающих желтых глаз. Он гордо вздернул подбородок, но в глазах был страх. Лишь гордость не давала ему сбежать от страшного большого воина, способного повалить его одним ударом могучей лапы. И этой гордости у него было хоть отбавляй. И он уже приготовился к тому, что Враногрив прыгнет на него, пытаясь поймать несносного котенка за шкирку, но тот вдруг как-то скукожился, сжался, словно испугавшись звуков собственного голоса еще сильней, чем Беляк. Он успокоился также быстро, как и вспыхнул, расслабляя мышцы и стараясь говорить спокойно, смягчая эффект от недавнего взрыва. А в Беляке любопытство боролось с внезапно возникшим инстинктом самосохранения (он периодически всплывал в глубинах сознания и делал какие-то там жалкие попытки образумить малыша). Но, как и в большинстве случаев - даже, можно сказать, во всех - интерес с легкостью повалил на лопатки здравый смысл. Огромный черный кот, который вспыхивает быстро, остывает еще быстрее, подобно каленому железу - о, он очень заинтересовал Беляка.

- Как тогда отличить поступки благородные от поступков бесбашенных? Ведь в итоге можно погибнуть и от тех, и от других. Но в первом случае тебя воздвигнут на пьедестал и будут поклоняться, принимая за шаблон великого воина и бла-бла-бла, а во втором сочтут идиотом, - кто-то может сказать, что разноглазый умен не по годам. Но, если говорить начистоту, он и сам иногда не понимал, о чем вдруг начинает рассуждать. Он говорил лишь то, что приходит ему в голову. Половина рассуждений были бессмысленными, но попадались действительно философские. Для Беляка и те, и другие были бесполезными - он забывал из почти сразу же. - Хотя, разве есть смысл? Какая разница, что будут думать о тебе после смерти? Тебе уже будет не до них. Есть только то, что ты успел сделать и что не успел, - он чуть улыбнулся. Мысли были слишком заумными для пятилунного котенка, но он забывал о них через секунду. - Вот, допустим, ты когда-нибудь ел сосульки? Или, может, чувствовал ветер в шерсти, шорох крыльев за спиной? - он тоскливо посмотрел на небо, недоступное для котов. - Вряд ли. Ведь ты такой правильный. И что тебе это дало? - взгляд его наткнулся на ягодный куст, и малыш тут же забыл обо всем, оборачиваясь на Враногрива и задорно сверкая разномастными очами. - А я тут, кстати, пробовал одни ягоды. Не знаю, как они называются, но очень вкусные. Такие темно-синие, - он уткнулся носом в траву, будто пытаясь отыскать их по запаху. - Я был очень осторожен. Ведь смерть-ягоды красные, верно? - он вдруг замер. - Или белые?.. Не помню, - беззаботная улыбка, и он вновь принялся искать свои плоды, забыв не только о философских размышлениях, но и о змейке, по которой так убивался пару секунд назад.